не хочешь?» — и показывает ему. Ну, вражина, видать, очень важный, куда там…
Лида слушает, с удивлением запоминая какие-то очень важные для нее, непредвиденные подробности: комок снега, упавший в траншею. И потом этот кофе. И грубую шутку Кузовкина. И вдруг ясно, с какой-то особенной трезвостью понимает, что война — это нечто такое огромное, чего ей никогда не постигнуть, — вон она как запутанно соединяет в себе и мелочи, от которых порою зависит успех всего дела, и нелепости, странности человеческого поведения, его душу, в том числе хорошее и дурное. Тот же самый Яманов, например, ведь он как ее встретил тогда, перед выходом в Стоколос? Чуть не плюнул под ноги: «Это с бабой? За линию фронта?.. Да будь я холера, если пойду…»
А сейчас Валентин объясняет, как будто ровне, не утаивая даже стыдных своих недосмотров и явных ошибок, весь свой тонкий и сложный разведчицкий опыт.
Он, посмеиваясь, говорит:
— Да! А самое главное и забыл рассказать! Фриц, пока мы увязывали его как дитятю, зацепился ногой за спираль Бруно. И вот прем его, а он по снегу ногой шорк да шорк витком этим. Я от страха дышу аж не глоткою, а желудком, а никак не додумаюсь отодрать ее к черту, эту самую проволоку. Финкой, что ли, обрезать ее. Так его и приперли к своим. В землянке он сам ее снял, барин наш… Глядит себе на ногу и тоже, видать, не поймет, откуда взялась.
Лида слушает, думает о предстоящем походе: как-то сложится там. Она ждет его и немного боится, а поэтому внутренне подгоняет, торопит померкший, безрадостный день.
— Что-то долго нас держат. Пора бы идти!
— Значит, нет еще часу! Наше дело терпеть…
Да, терпение — это то самое главное, чего ей не хватает. Ее опытность наблюдения почему-то еще не совпала с опытностью ожидания и поступка. Пока все то, что ей кажется таким мудрым и смелым у других, у нее получается очень наивно, а то и досадно по-детски, смешно.
Лида время от времени дышит на руки, согревая их собственным теплом, тело сводит усталость: надоело лежать на снегу, она делает небольшое движение — и тотчас же над ее головой свистит пуля.
— Ты что?! Ведь снайпер же, — шипит Валентин. — Быстро, быстро! Ползком… Не туда, уходи за кусты, а я в эту сторону…
«Да, терпение в самом деле — это главное на войне, — растерянно, самокритично думает Лида. — Как глупо вообще… Погибнуть сейчас, до выхода с Марухненко… — и тут же задумчиво поправляет себя: — Ну а если погибнуть потом, это что же, умнее?»
2
В землянке у Марухненко тесно, темно от множества набившихся людей. Здесь холодно, сыро, печь не топится: немцы бьют по дымящимся трубам. Плащ-палатка, висящая вместо дверей, отодвинута в сторону. Снег заносит к порогу. Все разговаривают громко, возбужденно:
— У вас сколько с собой ПТР?
— Пять.
— Возьмите еще.
— А кто понесет? У нас рация, боеприпасы, продукты, медикаменты… Пулеметы, ленты к ним… Мы и так как верблюды.
— А Попченко где?
— Военфельдшер? Не знаю. Спит, наверное, как сурок.
Майор Марухненко, стройный, ладный, скуластый блондин с очень светлыми, чистыми, улыбчивыми глазами. Он только что побрился, умыт, а теперь сидит чистит «ТТ», заряжает его и ставит на предохранитель, кладет в кобуру.
— Пуля не дура, — говорит майор, улыбаясь. — Дурак тот, кто выстрелит да промахнется…
В душном, тесном углу, отгороженном ящиками связистка, курносенькая, с кудряшками, Катя Слепнева, нарушая все правила связи, возбужденно кричит в телефонную трубку:
— Ой, Пашечка, миленький, да ты что? Разве можно так? — и вдруг радостно заливается смехом. — Нет, правда? Ой, Пашечка! — Вдруг минута молчания. Она оборачивается к сидящим в землянке и сердитым, грубым голосом говорит: — Фу, какие! Опять накурили! Дышать уже нечем… — И снова грудным, голубиным, воркующим голоском в трубку: — Пашечка! А ты будешь? Ой, Пашечка, как мне скучно здесь, ну я просто умру… Ты придешь к нам? Да? Скоро? Вот здорово будет!
Лида, сидя на ящике из-под снарядов, хлебает с Ямановым из одного котелка, подставляя под ложку корку мерзлого хлеба, отрубленного от буханки топором. Она молча презрительно щурит глаза, с нетерпением ожидая конца разговора с неведомым Пашечкой. А Яманов старательно обгрызает молодыми зубами огромную кость, высасывает ее, потом облизывает пальцы и весело шутит.
— Вот так и становишься людоедом… — Минуту спустя он кивает на Катю Слепневу. — Это с Пашкой Костенкиным. Я о нем и рассказывал. Вишь, как Катька рисуется… Завлекает. Не парень, а золото.
Лида, досыта похлебав вкусных щей, в духоте и покое землянки почти засыпает. Ее пробуждает влетевший ногами вперед, спиною считая ступеньки, боец в сбитой на ухо с красным верхом кубанке, в телогрейке с обтерханными рукавами. Он кричит, обращаясь к сидящему у светильника Марухненко:
— Это шо ж таке деется, товарищ майор? Хомут и дугу з-пид рук прямо сперли. Хиба ж можно так? Да я усих цуциков, диверсантов, поубиваю на мисце!
Спокойно, не оборачиваясь к нему, прервав разговор с начальником штаба полка Грубенковым, Марухненко приказывает:
— Гарпенченко, не напрягайтесь!
— Шо?!
— Спокойнее, говорю!
Тот растерянно, недоуменно пожимает плечами, сдвигает на лоб и без того похилившуюся кубанку и обидчиво говорит:
— Та шо вы прикажете…
— А то прикажу, что ступайте во взвод и ищите дугу и хомут и, пока не найдете, сюда не являйтесь. Вам ясно?
— Та… Ясно. — Он нехотя поднимается, отряхивает телогрейку, штаны.
— И мне тоже ясно. Ступайте!
Майор улыбается, глядя на огонь гильзы задумчивыми глазами, прикуривает, пускает под потолок целое облако дыма. Ветер снова заносит в землянку колючие космы поземки.
— Мете-ет… Хорошо… Это на руку нам!
Сидящий с ним рядом начальник штаба полка Грубенков продолжает ему что-то доказывать.
Марухненко спокойно отмахивается:
— A-а, бросьте вы каркать, ей-богу!
— Да не-ет, вы не поняли, — говорит Грубенков. — Вы когда-нибудь слышали былину про Святогора? Как он силой своей похвалялся, говорил: «Как бы тяги я нашел, так я бы всю землю поднял». А нашел маленькую сумочку в степи, попытался поднять — не поднимет. Ухватил сумочку «обеми руками», поднял сумочку повыше колен — и сам по колена в землю угряз…
— Ну и что? При чем тут еще Святогор?
— А при том, что это образ нашей дивизии. Как задача большая, она с ней справляется, вытянет, ей для этого, вот как вы говорите, и напрягаться не нужно. А как малое, незаметное дело, бои местного значения, так мы тут вроде того Святогора — все начисто и угрязаем… Вот поэтому